Чистая невеста, прекрасная невеста
Глядя на запретное место Джемала, Чистая Невеста спросила:
— Это что же, третий?
— Да, — ответил Джемал, и с огромным внутренним блаженством начал ощупывать нежными прикосновениями самые укромные уголки ее тела под изумленным взглядом наивной девушки.
Несмотря на то, что молодежь в деревне не знала, кем была Чистая Невеста, но, встретившись, они не могли не говорить о ней. Собравшись вместе, с утра до вечера, пока не начинало саднить в горле, они пересказывали истории о Чистой Невесте.
До пятнадцати лет Чистая Невеста, словно драгоценный цветок, хранилась дома, оберегалась от всех бед внешнего мира, воспитывалась, ни о чем плохом не зная. Мать с отцом не отпускали ее на улицу, не давали играть с другими детьми, не допускали таких бесстыдных вещей, как совместное пребывание девочек с мальчиками.
Когда Чистая Невеста достигла пятнадцати лет, святому человеку, пастуху Хасану, выпало счастье жениться на ней, и, зная ценность ее святой чистоты, он хотел сохранить ее. В первую брачную ночь он сказал своей жене: «Я открою тебе один секрет, Чистая Невеста! Я не такой, как другие люди, которых ты видела».
Чистая Невеста с тревогой посмотрела на своего мужа. Хасан произнес: «У меня есть нечто большее, чем у других людей». И, открыв, показал. Невинная девушка, воскликнула: «Ах! Что это такое?!»
Хасан сказал: «Я покажу тебе, на что это годится», и так провел всю ночь до утра, доказывая, что только он один из всех людей обладает таким удивительным даром. На наивном ранее лице Чистой Невесты с этого дня поселилась лукавая улыбка. Той тайной, которую рассказал ей про себя муж, она не поделилась ни с кем, но стала смотреть на всех иронично, словно знала что-то, чего не знали другие.
Так вот пролетели два года, и настала пора Хасану идти в армию. Прежде, чем уйти, он обнял жену, с которой разлучался на два года, и сказал: «Все это время будь умницей, послушно жди меня».
После того, как Хасан вернулся из армии, лицо Чистой Невесты было неулыбчивым, а в глазах поселилась странная печаль.
— Что с тобой случилось?
— Ничего, — ответила она. – Соскучилась по своему Хасану.
В один из тех дней, когда она пребывала в рассеянной задумчивости, к ней зашел друг Хасана Мехмет.
— Чистая Невеста, — сказал он, — ты же не первая женщина, муж которой уходит в армию. Почему ты так изводишь себя?
Чистая Невеста сказала Мехмету, напомнившему ей о Хасане:
— Но он ни на кого не похож!
Мехмет спросил, чем же он отличается от других. И Чистая Невеста, поскольку была наивна и чиста, ответила:
— У него впереди есть что-то, чего нет у других людей.
Мехмет понял хитрость Хасана и сказал:
— Чистая Невеста, у меня тоже есть то, о чем он говорил.
Чистая Невеста не поверила, подумала, что Мехмет обманывает, и Мехмет, чтобы доказать, что говорит правду, быстро вытащил свой аргумент на свет божий. Начиная с этого дня все ночи напролет Мехмет, тайком встречаясь с Чистой Невестой, усердно это ей доказывал.
Как уже говорилось, закончилась военная служба и однажды Хасан воротился домой. И вдруг видит, что Чистая Невеста изменилась, и на него совсем не смотрит.
— Что с тобою случилось, Чистая Невеста? – спрашивает он ее.
— Ты – обманщик. – отвечает ему Чистая Невеста. – Вот скажи, только у тебя впереди есть нечто удивительное?
Хасан воскликнул про себя:
— О, Боже! Упустил я нашу Чистую Невесту!
Он спросил, у кого же еще может быть это «нечто удивительное». И Чистая Невеста рассказала ему про Мехмета.
Хасан думал, думал, что же делать в этой безвыходной ситуации, как бы выкрутиться, и нашелся:
— А у меня два таких было. Я ему один дал.
От его слов Чистая Невеста заплакала навзрыд, начала причитать и голосить.
— Что случилось, — спросил Хасан. – Почему ты плачешь?
Чистая Невеста стукнула его кулаком по руке и, сама не своя, воскликнула:
— Почему ты свою такую хорошую вещь, отдал ему, о мой Хасан?!
Подобно другим парням деревни, Джемал так и не смог узнать, что же ответил Хасан Чистой Невесте, и что он сделал, потому что, когда рассказ доходил до этого места, никто из ребят не мог удержаться от хохота. И каждый день, как только история доходила до этого места, тут и обрывалась, однако по ночам, оставшись наедине, Джемал продолжал думать о Чистой Невесте, и сам для себя сочинял продолжение этой истории. Он никогда не представлял себе лица Чистой Невесты, а видел в своих мечтах только ее белоснежное тело, и очень часто становился пищей для искушающего его беса.
На заставе
Джемал с трудом вырвался из мягкого, горячего сна о Чистой Невесте. Говорят же, что своими соблазнами шайтан загоняет человека в неловкое положение, и чувствуя впереди липкую влажность, Джемал еще лежал некоторое время без движения, открыв глаза. Холм освещала только одна лампа, горящая в казарме, спящие солдаты храпели, да в такт им шумел непрерывно горящий в печи уголь. Дежурный, стараясь никого не разбудить, открыв металлическую дверцу печи, подбрасывал внутрь некачественные, слипшиеся друг с другом куски угля. Джемал почувствовал внутри неприятное ощущение. Ему было отрадно часто видеть в своих снах белокипенное тело Чистой Невесты и, просыпаясь, он продолжал чувствовать ужасное наслаждение, однако у этого дела имелось обременительное завершение: встав, необходимо было совершить очистительное омовение. После погружения во грех вода должна была коснуться каждой точки – все тело, от волос до пяток необходимо было омыть.
Он посмотрел на пластиковые часы Casio, время приближалось к двум. Судя по тому, что к трем надо было заступать в караул, встав, после омовения, уже до самого предрассветного намаза времени, чтобы поспать, не останется. А после пятнадцатиминутного сна просыпаться гораздо труднее. Короткое мгновение он думал о том, что вот бы, не подниматься из теплой постели, не выходить в леденящий мороз, а остаться, свернувшись, под хорошо нагретым одеялом, и снова, мечтая о медовом теле Чистой Невесты, погрузиться в сон. Так или иначе, пришедший для смены трехчасового караула сержант потрясет его за плечо и дернет так, будто собирается сломать руку. Может, после караула, найдя возможность, он совершит омовение.
Он уже совсем было свыкся с этой успокоительной мыслью, как перед его глазами появился отец. Чернобородый, он гневно покачивал в руках четки, из-под чалмы его глаза пронзительно сверлили Джемала. С детства внутри Джемала поселился трепетный ужас перед отцом. И снова он поддался соблазну шайтана, снова впал в грех. В такой, например, как мечтать о Чистой Невесте, как продолжать спать, не совершив очистительного омовения, самая малость осталась от грехов до открытых дверей ада. Хорошо, что, и будучи далеко, отец предупреждает его. «После соблазна проклятого дьявола раб божий должен немедленно пройти через очистительное омовение и двумя дополнительными ракятами во время намаза вымаливать отпущение грехов. А не то, не дай Бог!..» По сути, он все начинал с этих слов «Не дай Бог!», а после этого из-под благословенных усов и бороды из сурового рта отца, шли объяснения о предстоящих мучениях и пытках. Человеку нет нужды быть подвергнутым этим мукам, надо только слушаться, и понять, что женщины – это обманщицы, разрушительницы, источник всех бед, которых шайтан использует на земле в качестве средства воздействия на такое слабое творение как мужчина.
Несмотря на отца, он продолжал оставаться в жаркой постели, внутренний голос нашептывал, что может быть оставить все это до утра, не выходить в лютую стужу и не мучаться, обливаясь ледяной водой на этой далекой заставе посреди застывших от ночной стужи заснеженных гор, но, с другой стороны, как можно знать наверняка, что случится на следующий день?
Нападут ли этой ночью на заставу? Подвергнется ли она новой атаке?
Сколько товарищей лишились своих жизней в этих налетах! Несущим наряд на снежном склоне, с большой долей вероятности могли снести голову очередью, выпущенной из автомата Калашникова. Разве не так случилось не ранее, чем неделю назад с Салихом? Или на следующий день, во время операции, вполне можно стать шахидом, наступив на мину. Короче говоря, возможность умереть была гораздо выше, чем возможность выжить. И как бы ни хотелось еще понежиться в теплой постели, все же, согласно религиозным представлениям Джемала, самым большим из всех страхов в этом мире была ритуальная нечистота.
Он приподнялся. Оттого, что его место было на верхнем ярусе, в свете лампы, горящей до утра, он мог рассматривать своих товарищей, спящих, словно убитые: кто-то повернулся на бок, кто-то лежал лицом вниз, а кто-то на спине, у кого-то был открыт рот, кто-то погрузился в глубокий сон, кто-то разговаривал, бормоча о том, что произошло, а кто-то скрипел так, что, казалось, вот-вот сломает зубы, и храп разносился на всю округу.
Военная одежда-хаки их грубой ткани, в которой они проводили дни напролет, по ночам сушилась у печи, в которой бушевал сильный огонь, и, испаряясь, казарму наполнял спертый прелый запах. Когда стирали постельное белье, оно тоже сушилось здесь. Возможности сушить белье на морозе снаружи не было. Она в тот же момент становилось твердой, как камень, полощась как странный белый парус на этой затерянной под снегом в Джабаре горной вершине. Поэтому, когда стирали белье, сушили его, растянув сверху. А вот способ сушки носков был совсем другим. Когда носки, потерявшие цвет, вытаскивали наружу из мокрых берц, их можно было хоть в угол ставить. Постирав, ребята прятали их под тельник и сушили прямо на груди, теплом своего тела. Утром, когда вставали, носки были сухие-пресухие.
Джемал выпрямился, спрыгнул вниз c верхнего яруса, и голыми ногами нащупал привычную твердость берц. Чтобы найти эти куски выделанной кожи, не было необходимости заглядывать под кровать. Ноги сами находили их. Постоянно впитывая воду и высыхая, снова впитывая и высыхая, кожа задубела и стала похожа на кору дерева, эти берцы были неотъемлемой частью их жизни. Особенно ночью в карауле, под снегом, когда мороз заползает сначала под одежду, а потом сантиметр за сантиметром спускается все ниже по ногам и, наконец, добирается до ступней. Через какое-то время человек перестает ощущать свои ноги, но не настолько, чтобы они онемели полностью и потеряли чувствительность. А вернувшись в казарму, можно вытянуть ноги у печки, ощущая, как они постепенно отогреваются. Боевики РПК не носили такую обувь, на убитых обычно они видели спортивные ботинки фирмы Mekap[1]. Возможно, они были удобнее для того, чтобы ходить, бегать и лазить по этим горам, но интересно, защищают ли они от мороза? Иногда вот такие маленькие детали могут быть гораздо важнее, чем возможность убить или быть убитым. Потому что до тех пор, пока не умер, ты продолжаешь жить. И то, как ты питаешься, что носишь, здесь гораздо важнее, чем в каком-либо другом месте.
Никто и не смог бы разбудить этих двадцать уставших молодых человек, спящих глубочайшим сном, однако он все же старался не шуметь. Потому что он думал о том, что на следующий день кто-то останется жив, а кто-то может падет смертью храбрых. Следующей ночью некоторые из этих кроватей могут опустеть, и некоторые юноши, сейчас безмятежно смотрящие сны, или подорвутся на мине, или свалившись с раздробленной от пули головой, выпущенной из автомата Калашникова так и не поднимутся уже больше с земли.
Стараясь никого не разбудить, он надел берцы. Дежурный по печи Ахмет из Манисы взглянул на него, словно спрашивая: «Куда?»
— Что-то желудок расстроился, — сказал он дежурному.
От тех консервов, что они здесь ели, усталости, да и от воды, которую пили, у них нередко бывало расстройство желудка. Само собой, он не сказал: «Иду омыться от скверны».
Набросив на плечи куртку, он выскочил на мороз в одном исподнем и берцах на босу ногу. Снаружи бушевал ураган, ветер завывал, будто огромные двухголовые собаки. Вьюга кружила над долиной, над заснеженными горными склонами, и повсюду разносился этот ужасный вой, услышав его, сначала даже нельзя было понять, что это такое – это была музыка, выходящая за пределы человеческого понимания, словно ангелы, ждущие грешников в аду, устроили этот сверхъестественный концерт. В первое время Джемал тоже был шокирован этим шумом, однако сейчас он уже ко всему привык, стал настоящим военным. Уже скоро два года, как он служит в подразделении спецназа в этих горах.
Как только он вышел из казармы наружу, сразу почувствовал, что холодный воздух, словно острая бритва, пронзает насквозь, и кинулся к туалету. Хотя из основного здания не надо было выходить, однако коридор, где находился туалет, не обогревался печью, и то, что он был не на улице, здесь в горах, не имело никакого значения. Дрожа от холода, он зашел в туалет, скинул куртку, шерстяной тельник и кальсоны. Окатил себя сверху из бидона наполовину замерзшей водой, казалось, он вот-вот закричит, до самых печенок пробрал его этот леденящий холод, однако, крепко сжав зубы, сдержался. Он тела валил пар. Со всех сторон он хорошенечко обтерся водой, особенно места, которые были запачканы из-за дьявольского соблазна. Не оставив на теле ни точки, которой бы не коснулась вода, он совершил очистительное омовение. Зуб на зуб не попадал от холода, однако его совесть начала успокаиваться. Внутри него начало разливаться спокойствие: он не допустил ничего, что шло нарушило бы наставления его почтеннейшего отца, избежал греха, сделал все так, как того требует его религия, Ислам. Его папа был как святой, и если люди выполняют его наставления, то и в этом, и в том мирах будут пребывать в спокойствии и благополучии.
Он вытерся принесенным с собой маленьким полотенцем, и, снова надев исподнее, куртку и берцы, направился в казарму. От тепла, пахнувшего в лицо, когда он открыл дверь казармы, он почувствовал себя как в раю. В этот момент дежурный Ахмет, взглянув ему в лицо, улыбнулся: нельзя было не понять происшедшее, увидев его мокрые волосы, однако Ахмет ничего не сказал. Да разве не с каждым может случиться такое? Расстелив полотенце на подушке, он снова лег, стараясь не заснуть. До побудки оставалось совсем немного времени, и, заснув, будет гораздо труднее встать. Он думал о трех боевиках, убитых прошлым днем во время стычки. Это были трое курдских юношей, в шароварах, очень легко одетые для этих гор. У них на ногах были ботинки «Мекап», а лицо одного разворочено. Это была рана, нанесенная пулей, выпущенной из винтовки G3[2]. Может, она была выпущена из его ружья? Сказать наверняка это нельзя, во время боестолкновения никто не жалеет огня, и чья пуля кого ранила потом узнать невозможно. Бывает, что кому-то и орден вручают за то, что он отличился, но тот знает, что он ничего такого не делал.
Горный дозор
Последние два года своей жизни в этих бескрайних лиловых горах Джемал с товарищами словно состязались в своём бесконечном мужестве и своей бескрайней трусости.
После долгого подъема, в полном изнеможении, достигнув вершины горы, они видели, как под их ногами простираются летом изумрудно-зеленые долины и серебристые реки, а зимой – замерзшие белоснежные бескрайние просторы, и начинали ощущать себя почти богами.
С винтовками G3 в руках, обвешанные гранатометами, ручными бомбами, комплектом боепитания, патронными лентами с прикрепленными ножами, снаряженные рациями в окружении таких же вооруженных товарищей они чувствовали себя владыками разрушения и неприкасаемыми, шли с высоко поднятой головой.
Орлиным взглядом они могли достичь каждого места, не пропустив ни шороха и с божественным наслаждением уничтожить все, что вызывало хоть малейшее подозрение.
Это были моменты, когда их мужество достигало своего пика; а их головы касались небес. Однако жизнь в горах не была всегда настолько щедрой. Иногда приходилось бродить и по долинам, находиться под огнем, который велся с высоких гор, слушать свист пуль над головой, от которого кровь стыла в жилах, а душа трепетала от ужаса.
Человек испытывает ни с чем не сравнимый ужас, когда в нескольких сантиметрах над его головой свистит пуля, выпущенная из автомата Калашникова. Потому что, отклонившись на несколько сантиметров, она вонзится либо в глаз, либо в вашу голову, и именно это колебание между жизнью и смертью наводит ужас.
Обосновавшаяся в горах Рабочая Партия Курдистана, к тому же горцами теперь уже категорически называли снайперов, могла мешать продвижению десятков военных и наносить подразделениям большой вред.
Короче говоря, можно было быть хозяином вершины, но спускаться вниз становилось опасно, заняв высоту, ты уже боялся потерять позицию. Бойцы РПК вели огонь и из дальнобойных винтовок Канас. С турецкой стороны это оружие чаще использовали офицеры. Иногда курды группами человек по двадцать, открывали сумасшедший огонь из автоматов Калашникова, нападали человек по десять-пятнадцать с гранатами, ручными бомбами, а иногда и они сами заманивали боевиков РПК в засады.
Удерживать превосходство и сохранять спокойствие на горных вершинах долго не удавалось, поэтому во время проведения операций они дневали и ночевали под открытым небом, сутками оставались под дождем, в касках, парках, униформе, фланелевом белье, шерстяных носках, в давящих берцах, промокшие насквозь, они забывали даже, что значит быть в тепле. Проливному дневному дождю на смену шла ночная стужа, и медленно замерзающее белье, касаясь тела, доставляло ни с чем не сравнимое мучение. И так вот, сутками, они думали о том, что дождь никогда не прекратится, до конца своих дней они проведут намокшими, укутанными в брезентовые плащи. Но, конечно, когда над головой начинают свистеть пули, тут уже не до дождя…
Джемал, как и многие из его товарищей, выходил на операцию, засунув за пазуху полиэтиленовый пакет для покупок. Сложив, он засовывал его под фланелевую униформу. Потому что не хотел бы еще раз пережить такой ужас как тогда, когда забрасывал в вертолет оторванную ногу Абдуллы.
Абдулла Нидели – парнишка, который нес свою службу на их заброшенном пограничном посту с шутками и прибаутками, не переставая улыбаться. Некоторые люди приходят в этот мир словно для того, чтобы облегчить жизнь другим. Вот таким и был Абдулла. В тот вечер, когда в сгущающихся сумерках они шли по занесенному снегом минному полю, ему оставалось три месяца до демобилизации. Когда они поняли, что наступают на присыпанные сверху землей желтые мины итальянского производства, уже ничего нельзя было сделать. Даже при дневном свете эти, замаскированные в земле, мины было бы трудно заметить, а уж сейчас-то, в сумерках, и подавно. Да еще и сверху снегу намело. Каждый шаг они делали со страхом, а потом их накрывало чувство облегчения, что ничего ужасного не случилось. Как вдруг в безмолвной тишине прозвучал взрыв, расколовший все вокруг — и небо, и землю. Не думая, они бросились на землю, и в этот момент увидели Абдуллу, взлетевшего над миной, на которую он наступил. Находившийся ближе всех Джемал, медленно двинулся в сторону Абдуллы. Парень выглядел ужасно. В этот момент Джемал даже забыл о том, что может сам наступить на мину.
Обхватив руками голову, находящийся в шоке парнишка, кричал: «Глаз, мой глаз! Что-то случилось с моим глазом, мне очень больно!» Вопль разносился на всю округу. Джемал заставил себя осмотреть залитое кровью лицо Абдуллы, и обнаружил, что одного глаза нет. Вместо левого глаза зияла окровавленная глазница. А Абдулла нечеловеческим голосом продолжал вопить: «У меня болит глаз!»
В это время вместе с другими солдатами уже подоспел командир роты. Командир надрывался от крика, пытаясь связаться по рации с центром: «Спасан 3, Сапсан 3!». В тот момент, когда он уже перестал крутить ручку рации, поступил ответ, и быстро сообщив координаты, он запросил помощи: «У нас тяжело раненый! Пришлите вертолет!» Дошедший по рации голос был гораздо спокойнее. Он говорил, что уже наступила темнота, поэтому вертолет отправить не могут, надо ждать до следующего утра. Джемал, начавший говорить: «Все пройдет!», с ужасом подумал об этом хладнокровном голосе, дающем советы о том, как продержаться до следующего утра. Он придерживал голову Абдуллу, из глазницы хлестала кровь. Интересно, эту ужасную дыру можно как-то заткнуть?! Он не понимал, что можно сделать, но четко знал одно: до утра Абдулла не протянет. Возможно, даже если и сейчас придет вертолет, то у него не будет шанса выжить, но до утра он категорически не дотянет. Командир надрывался, пытаясь использовать все средства убеждения, чтобы объяснить тяжесть положения, говорил, что еще не совсем темно. Нет, по ночам вертолеты не взлетают, это абсолютно запрещено.
«Умоляю!», — говорил командир. – Еще не совсем стемнело. Умоляю, возьмите этого льва!». И, без остановки, продолжал передавать координаты нашего местонахождения. Это был молодой капитан. На той стороне была тишина. И в этот момент Джемал увидел ногу Абдуллы. На ней не было ступни, ее оторвало. Стараясь подавить разливающееся внутри чувство паники и ужаса, он оглянулся и увидел ступню. Оторванная, она стояла вместе с ботинком, в луже крови. Утешение было лишь в том, что Абдулла уже потерял сознание. Ясно дело, столько боли вынести он не мог.
И командир, и военный расчет смотрели друг на друга растерянно, не зная, что предпринять, беспомощно ожидали, как вдруг услышали звук вертолета. Значит, вертолет был совсем рядом, возможно, возвращался на базу. Подняв лица к небу, они выискивали вертолет, так было всегда: сначала доходил звук, а потом и сам он появлялся среди гор. В этот раз было также: черный «Кара шахин»[3], поднявшись из-за вершины горы, начал приближаться к ним. Вскочив на ноги, они стали размахивать руками. Вертолет снижался, и ужасный ветер от лопастей пропеллера взметал все в воздух. Поднявшиеся клубы снега, словно вьюга, заметали все вокруг, солдаты с трудом могли отрыть глаза. Они знали, что вертолет не сможет сесть на землю, это было невозможно. Вертолет завис в нескольких метрах над землей, открыв дверь, чтобы как можно скорей принять раненого. Существовала опасность того, что боевики РКП, увидев вертолет, откроют огонь с гор, это могло угрожать опасностью пилоту. Если бы ради спасения одного раненого армия потеряла «Кара шахина», то это дало бы большой козырь контрпропаганде. Вертолет завис в поднятых в воздух столбах снега, и санитары, стоя в открытых дверях, кричали: «Давай, давай, давай!», однако в грохоте лопастей винта их голосов совсем было не слышно.
Несколько солдат взяли Абдуллу из объятий Джемала, и понесли к вертолету. Приговаривая: «Давай, раз, два, три», они раскачали парнишку и подпрыгнули наверх, в открытую дверь вертолета. Санитары, чтобы принять раненого, тоже свесились вниз, однако парень выскользнул из их рук. В это время Джемал, подняв оторванную ногу Абдуллы с земли, эту, еще теплую часть его тела, забросил в вертолет. Может быть, в госпитале смогут ее пришить.
Абдуллу еще раз подняли и забросили наверх, и он снова упал на землю. Только с третьего раза санитары смогли, ухватив раненого, затащить его внутрь, и когда половина парня была внутри, а вторая еще снаружи, вертолет взмыл в воздух.
У Джемала и мысли не было, чтобы, взяв эту оторванную, окровавленную конечность, забросить ее в вертолет. Это случилось как-то само-собой. В нормальное время его не то, чтобы прикоснуться, и посмотреть даже на это нельзя было бы заставить, но в некоторых условиях люди делают невозможные вещи. И после того случая, он начал постоянно носить за пазухой полиэтиленовой пакет. Чтобы если еще кто-то из товарищей наступит на мину, сложить туда части тела. Теперь он знал, что у каждого есть такой пакет.
По вечерам они ели консервы, заваривали чай примитивным способом – так, чтобы не было видно дыма, тайно курили, чтобы не было видно огоньков сигарет, переговаривались шепотом, и делились с товарищами тайными мыслями о том, что, возможно завтра, придется заполнять свои полиэтиленовые пакеты.
Совершив омовение и успокоившись, Джемал ненадолго растянулся на кровати, думая о голосе, который он слышал по рации. Как-то Джемал слушал, как боевики РПК переговаривались между собой, и настроился на один знакомый голос: «Не порть настроение! — среди говорящих был один знакомый голос. – Это солдаты турецких вооруженных сил», — говорил голос. «Придите, и стойте рядом с дорогой. Как только сделаете это дело, вы сами спасетесь. Связав офицера, передадите его нам. А если нет, то никто из вас этой ночью не уйдет от патруля. Вам что, жалко, что ли, солдат турецкой армии?!»
Недавно прибывший в район лейтенант запаса немедленно схватил рацию и прокричал: «Попробуй сюда сунуться и сказать эти слова, ублюдок!»
На той стороне раздался надтреснутый смех, и Джемал вздрогнул, подумав о том, что очень хорошо знаком с хозяином этого голоса.
[1] Mekap – обувь турецкого производства.
[2] Gewehr 3 (Винтовка 3) — немецкая автоматическая винтовка, принятая на вооружение армией ФРГ в 1959 году. Кроме Германии, G3 состояла на вооружении в армиях болеечем 50 стран, включая Грецию, Пакистан,Португалию, Швецию. Норвегию, Иран и др. G3 производилась по лицензии в таких странах как Иран, Пакистан, Греция,Турция.
[3] «Кара шахин» — «Черный ястреб», Сикорский UH-60 «Блэк Хок», англ.: «Чёрный ястреб») — американский многоцелевой вертолёт, запущен в производство с США в 1974 г., поставляется во многие страны мира. Турция, накопив большой опыт применения «Черных ястребов» армией и жандармерией в боевых действиях против курдских повстанцев, приобрела лицензию на выпуск этой машины в своей стране.