Почему не поют петухи?

Она уже настолько давно занималась акушерством, что, кажется, в селе не осталось ни одного человека, который бы не прошел через ее руки. Поэтому все молодые люди были для нее словно родные дети.

А в жизни Марьям ее роль была исключительно важной, потому что во время родов шея девочки была обвита пуповиной, и этот маленький полуторакилограммовый кусок плоти пришел в мир бездыханным. Руки Гюлизар, сняв с посиневшей шеи ребенка пуповину, дали первый глоток воздуха легким, и он увидел свет. Мать не удалось спасти, однако повитуха смогла воскресить смотревшего на мир мертвыми глазами ребенка. В то время, когда ей приходили в голову мысли о смерти, Марьям находила в себе силы не думать об этом, говоря: «Хватит, я уже один раз умирала». Да и дома все приговаривали: «Девочка эта мертвой родилась, еще раз не сможет умереть».

После десятка изнуряющих дней, проведенных в страхе и одиночестве, она кинулась к повитухе, крепко-крепко обняла ее за шею, и вдыхая запах батистового платка, разразилась рыданиями. «Со мной случилось что-то очень плохое, биби!» — говорила она. (Все дети, вместо того, чтобы говорить «тетя», называли Гюлизар «биби»). – Я хотела убить себя.

— Знаю, девочка моя, — сказала повитуха Гюлизар, — смотри, больше так не делай!

А потом начала причитать и сетовать на женскую долю: каждая проходит свой тернистый путь, если ей довелось родиться женщиной, а потом, несколько раз повторив «пропади она пропадом эта женская доля!», добавила:

— Посмотри, на долю Марьям, благословенное имя, которое тебе дали, сколько беды выпало!

На вопрос Марьям, что же случилось, она ответила:

— Ее сына убили. Разве ты не знаешь?

— Знаю, — ответила Марьям.

— Детей нашей матери Фатимы тоже убили, внуков благословенного нашего Пророка[i].

— Это я тоже знаю, — сказала Марьям, — в Кербеле.

— Посмотри, доченька, — повитуха Гюлизар, приговаривая, гладила ее по голове, — я прошла сюда с тысячами трудностей. Никто не хотел тебя показывать. Целыми днями умоляла, только потом разрешили. Сердце твоего отца мягкое, но твой дядя, сказав «А», не говорит «Б». Слушай меня хорошенько, возможно, это последняя наша возможность, другой раз меня могут сюда не пустить. В селе все переживают из-за тебя. Все переживали, когда нашли тебя на кладбище, где ты лежала в пыли, словно израненная птица.

Марьям и в самом деле нашли там: на кладбище, которое находилось на краю дороги, недалеко от въезда в село. Ее лицо и руки были исцарапаны кустарником и ветками деревьев, ноги испачканы кровью, сорванный с головы платок валялся на земле, она билась о землю, дико кричала, руками и ногами колотила по воздуху. Увидевшие ее в таком состоянии мальчишки решили, что в девушку вселился джин. Потом знакомые на руках принесли ее домой. Но и у них в руках девушка не могла успокоиться: пиналась, вырывалась, на некоторое время лишившись сознания, снова приходила в себя и, вырываясь из рук, падала на землю. Путь к ее дому лежал мимо поселкового рынка, и когда израненную, всю в синяках девушку, тащили по пыльным улицам, все были там, и каждый видел все, что случилось.

После того, как ее принесли домой, она два дня не приходила в себя, лежала с температурой в бреду, чтобы ее обследовать, позвали повитуху Гюлизар, вот тогда и стало ясно, что Марьям очень жестоко изнасиловали. Чтобы сбить температуру, Гюлизар клала на ее лоб ткань, смоченную в уксусе, ставила на спину банки, на грудь нанесла йодную сетку. Чтобы привести девушку в сознание, без остановки давали ей вдыхать нюхательную соль. Наконец, Марьям будто пришла в себя, и в тот день семейный совет вынес решение перевести ее в эту избу.

— Многие знакомые в селе пытались тебя спасти, — сказала Гюлизар. – Встречались с твоим дядей, говорили, что в этом нет твоей вины и что эта старая традиция должна быть оставлена. Каждый хотел тебя спасти.

Марьям в ответ спросила:

— Они что ли не ждали, что я покончу с собой?

Подумав какое-то время, Гюлизар ответила:

— Конечно, такие тоже есть. Но, по крайней мере, некоторые пытались спасти тебя.

— Раньше случалось, девушек в Стамбул отправляли. Пусть меня тоже отправят, – сказала Марьям.

— Ах, доченька, — сказала повитуха, гладя волосы Марьям, — ах бедная моя девочка. Стамбул – это не выход! Более правильным было бы, убедив твоего отца и дядю, сберечь тебя от этого. Вот если бы ты мне помогла, и рассказала обо всем, что случилось. Расскажи, кто совершил над тобой это непотребство?

Услышав этот вопрос, Марьям замолчала, ее лицо помрачнело, она уперлась взглядом в пол и ничего не сказала.

— Скажи доченька, — сказала повитуха, — назови имя этого негодника или негодников, и тогда я смогу спасти тебя. Если это дело прояснится, им не поздоровится. Полицейские переломают руки-ноги этим насильникам, изобьют как собак, а потом бросят их в тюрьму. Или же семья позаботится об этом деле.

Марьям продолжала упрямо молчать, вообще не открывала рта, у нее даже дыхание перехватило от страха, как в исступлении только раскачивалась взад-вперед.

Повитуха Гюлизар долго уговаривала, умоляла назвать имена тех, кто это сделал, однако девушка не произносила ни слова, можно было подумать, что она не знает никаких имен. Или они набросили ей на голову покрывало или мешок и совершили черное дело, не показывая своих лиц, или девочку так ударили, что она и впрямь ничего не может вспомнить.

Да если бы и вспомнила, вряд ли бы от этого была какая-то польза. Попытки Гюлизар объяснить дяде Марьям, бывшему главой этого семейства, что если они найдут того, кто надругался над девушкой, то смогут заставить его жениться, были тщетны. Поскольку она была пожилой женщиной, то могла говорить с мужчинами откровенно. Однако этот угрюмый мужчина сказал, как отрезал:

— У нашей семьи нет никаких общих дел с насильником. Никакого брака быть также не может.

Некоторое время она еще продолжала увещевать Марьям, однако в конце концов поняла, что у девушки ничего не узнаешь, и перевела разговор на другую тему.

— Детка, — сказала она, — если от этого срама ты забеременеешь, для всех будет еще хуже. Если станет ясно, что ты понесла… Сохрани Всевышний! Поэтому, если ты беременна, мне кажется лучше, если у тебя будет выкидыш…

С того самого момента как начались эти расспросы, Марьям не изменила своего положения, то есть, она продолжала молча раскачиваться взад-вперед. Как будто ничего не слышала и не понимала — ни про нападавших, ни последнюю тему. Глядя на свет, просачивающийся в избу сквозь щель, она словно погрузилась в какие-то свои мечты.

И Гюлюзар стала сетовать на мучительную долю, которая сопровождает женщину всю ее жизнь и возносить проклятья в адрес тех, кто причинил зло этой невинной девушке. Распростерши руки, обратив лицо к небу, она причитала: «Да пусть им пусто будет, пусть у них руки-ноги отсохнут за то, что пролили эту невинную кровь, да чтобы они околели!»

И тут девушка начала приходить в себя. От всего происходящего Марьям словно очнулась и вернулась в реальный мир.

Уставившись на Гюлизар своими зелеными глазами, она спросила: «Биби, а может быть, они разрешат мне помыться? У меня волосы слиплись, голова грязная, если бы только одно ведро воды мне дали, чтобы помыться, другого мне ничего не надо».

C тех самых дней, как ее заперли в избе, она хотела быть такой же как их старый дед, потерявший свою жену. Этот огромный человек совсем не мог есть, поэтому в туалет ему сходить было трудно. Вообще не было видно, чтобы он ходил в уборную. Однако вовсе не кормить этого огромного человека тоже было невозможно, хочешь не хочешь, а Дёне была вынуждена время от времени бросать ему хоть несколько ложек еды. Но потом Дёне оставила его на морозе в саду, и было невыносимо видеть его труп, засыпанный снегом.

Гюлизар вышла, чтобы уладить это дело. В дневное время в доме мужчин не было, и этот вопрос надо было решить с девушкиной теткой.

Когда через полчаса она вошла в избу с корытом в одной руке и ведром горячей воды в другой, внутри Марьям разлилось блаженное спокойствие. Это означало, что тетя разрешила ей искупаться.

— Биби, тетя совсем не пришла, чтобы повидать меня.

— И не придет эта неверная.

В самом деле, Марьям знала, что тетка ненавидит ее, поскольку считает, что ее рождение стало причиной смерти ее близняшки-сестры. Если бы во сне ей не явилась Святая Мария, то, как бы ни было тяжело, она признала бы, что ее сестра умерла во время родов, подобно тому, как это случается и с другими несчастными женщинами. Однако сон, который она видела, доказывал абсолютно точно, что причиной смерти была Марьям.

Когда Марьям была маленькой, то не понимала, почему тетя так плохо относится к ней, почему постоянно хочет ее напугать, и только повзрослев поняла причину такого к себе отношения. Ее появление на свет стало для тетки зловещим знаком. С того момента, как эта идея созрела у нее в голове она во всем обвиняла Марьям, считала ее тупой, называла грешницей, приносящей неудачу, и Марьям не знала, что сделать, чтобы понравиться смотрящей на нее змеиным взглядом тетке, однако, что бы ни делала, не могла добиться от нее пощады.

Тут уже биби, посадив ее в корыто, начала мыть словно ребенка. Марьям, глядя, как с ее головы стекают горячие струи воды, а руки биби намыливают ее волосы, почувствовала ни с чем не сравнимое блаженство.

Закончив купание, Гюлизар, выйдя, вернулась с покрывалом в руках, закутала девушку, чтобы она не замерзла. Одновременно она вытирала ее, и говорила: «А сейчас ты хорошенечко послушай мои слова, умная моя девочка. Мы должны подумать об этом бастрюке. По твоим глазам я вижу, что ты забеременела».

Марьям вела себя так, словно не слышала этих слов биби, однако ни звука не издала, когда та натирала ее между ног каким-то снадобьем, настоянным на травах, и так же молча протянутый ей вонючий настой.

Повитуха Гюлизар, делая аборт, не прибегала к опасным методам – не колола в матку женщинам перья птиц и черенки от баклажанов.

Сделав все это, Гюлизар положила голову Марьям к себе на колени и, словно ребенка, с жалостью, начала гладить по голове. Через какое-то время Марьям произнесла:

— Биби, мой живот разрывается!

— Ничего, детка. Скоро пройдет.

И прежде, чем погрузиться в сон, Марьям спросила:

— Биби, почему уже петухи не поют?

— Петухи всегда поют, — ответила биби. – Однако некоторые люди слышат, а некоторые не слышат.

Марьям сказала:

— Я уже не слышу.

— Это оттого, что ты не хочешь, чтобы наступало утро, — ответила ей повитуха Гюлизар.

[i] Речь идет, в частности, о гибели шиитского имама Аль-Хусейна ибн Али аль-Кураши — второго сына Али ибн Абу Талиба и дочери Пророка Мухаммада Фатимы. День его гибели во время сражения близ Кербелы с войском омейядского халифа Язида I отмечается шиитами как траур ашура.