Засада и хохот
Ледяная вода хлюпала в ботинках, шерстяные носки промокли насквозь, пальцы ног занемели от холода, но для засады это была идеальная погода. К тому же ночная мгла начала накрывать горы, и льющий как из ведра дождь должен был затруднить положение направляющихся сюда боевиков РПК.
Чтобы не был виден огонь, Селахеттин курил, спрятавшись под одеялом, это было очень опасное занятие. Он подвергал опасности всю группу. В свое время один тоже вот так курил под одеялом, и был убит из-за маленького проблеска огня. Прибывшие сегодня сюда не должны были выдать информацию о ночной засаде, и понести потери. Поэтому Джемал, выхватив сигарету у Селахеттина, потушил ее. Его лицо было настолько серьезным, что Селахеттин ничего не сказал.
Джемал страстно желал, чтобы Мемо со своей группой угодил в выставленную только что засаду, и чтобы все они были ликвидированы. Мемо уже не был для него другом, он смотрел на него как на стреляющего в них и убивающего его друзей кровожадного врага.
На Мемо он злился даже больше, чем на других, и хотел бы, выпустив в него пулю, лично казнить его. Среди воевавших против них людей самым ненавистным, самым заклятым был Мемо. В момент, когда его переполняло это странное и жуткое чувство, он сказал Селахеттину: «Что делает с человеком страх смерти!» Джемал думал, что уже привык к страху, но, как оказалось, не привыкается, привыкнуть к страху невозможно. Днем и ночью ждать, что в любую секунду тебе в глаз может вонзиться пуля, выпущенная снайпером, вздрагивать, делая шаг, от страха наступить на мину и быть разорванным в клочья: все это поселилось в подсознании, и это чувство не могли перебить ни десятилетняя дружба, ни чувство внутренней солидарности.
Джемал знал, что Мемо был искусным стрелком с периода совершеннолетия, когда он стал ходить на охоту за куропатками. Ружье в его руках не как у других – не было просто инструментом. Оно было словно естественным продолжением его тела. Мемо настолько спокойно и быстро мог воспользоваться им, совсем не готовясь, долго не ожидая в один момент, выстрелив, заставлял дичь упасть.
Джемал был безумно разозлен на Мемо. В своей жизни он не испытывал ни к кому столько ненависти, как к Мемо. Потому что ствол оружия, которым он охотился на куропаток и зайцев, теперь он направил против него и его друзей. На погранзаставе, на открытой местности, в засаде, идя на операцию, он все время ощущал этот ствол. Мемо поднялся на вершину горы и, глядя оттуда, одного за другим отстреливал всех их. Открыв маленькую двухсотграммовую консервную банку, они торопливо ели застывшую пищу, и ожидали пули; пили наполовину замерзшую воду и не могли избавиться от мысли, что в любой момент может прилететь ракета. От того, что они целыми днями питались только твердой пищей, у них постоянно были запоры, и потом, и даже, присев на корточки посреди поля, испражняясь калом с кровью, они дрожали от ужаса в ожидании смерти. Изредка, на разведенном небольшом огне они пытали согреть воды, чтобы хоть как-то смягчить свой кишечник, а сами снимали со спины свернутую скатку, и растягивались на тонких поролоновых ковриках прямо посреди голого поля. Они не могли избавиться от мысли, что в этих горах от смерти спастись нельзя.
Некоторые солдаты лучше приспособились к ожиданию смерти, и не трепетали перед боем. Они говорили: «Будь что будет! Чем ждать смерти в этих горах, лучше уж вернуться домой в гробу, покрытом флагом со звездой и полумесяцем». Джемал знал, что смерть исходит от Мемо, и с горечью признавал, что в дни золотые дни своей юности и представить себе не мог, как в один из дней станет целью для ружья Мемо, подобно куропаткам на охоте. Десятки ночей они просиживали вместе до утра, ели дома друг у друга и по-юношески бесконечно влюблялись. А сейчас же он хочет его убить. Джемал чувствовал, что от злости даже не может вздохнуть полной грудью, он думал, как спастись от этого маньяка-убийцы, засевшего в горах. Немного погодя он встретит Мемо, и в конце концов с полным правом накажет его, а винтовку в его руках разнесет вдребезги, чтобы он больше не мог стрелять. «Собака! – прошипел Джемал. – Взбесившийся убийца друзей, неверный пес!»
С тяжелыми пулеметами, гранатами, ракетами, винтовками G3 они удерживали занятую позицию; тянулись часы, однако боевики РПК не появлялись. В таких засадах никто не мог заснуть, каждую минуты надо было быть настороже. Группа совсем не переговаривалась, даже шепотом. Джемал знал мечты, в которые погружался в такие моменты каждый.
Джемал так сильно думал о Мемо, что словно наяву видел его перед собой, его сердце колотилось, но когда разум возвращался к нему, то он давал себе отчет в том, что находится где-то посредине между сном и бодрствованием. Этой ночью нельзя было совершить никакой ошибки, никакого необдуманного поступка. Сказав «ошибка», ему вспомнился один футбольный матч с Мемо в селе, на котором были допущены ошибки и глупости.
Ему вспомнилось площадка рядом с гаражом, где они, в перепалках и с гонором, засчитывая и не засчитывая голы, со ссорами и обидами обливались потом. Один раз они хотели непременно победить команду соперников из соседнего села, и Джемал, чтобы обеспечить успех этого дела, придумал пойти к ходже и предложить написать амулет, чтобы защитить команду от голов, которые могли забить члены другой команды. Ходжа написал амулет и закопал в землю перед воротами. В первый тайм все чувствовали себя окрыленными от радости, потому что, благодаря амулету, даже самые мощные броски не попадали в ворота, а попадали в стойку, или же, отбиваемые стоящим в центре вратарем, уходили за ворота. Они очень верили в ходжу и силу амулета. Им и в голову не пришло подумать о перерыве между таймами. По окончании перерыва перед тем, как выйти на поле, они с ужасом поняли, что команды поменялись местами и ворота, перед которыми был зарыт амулет, сейчас стали воротами команды соперников. Как они могли забить гол через ими же написанный амулет? Поэтому во втором тайме им забросили три гола, а их броски теперь или попадали в стойку, или отбивались вратарем, или, словно птицы, улетали за пределы поля. Потерпев поражение в матче, Мемо сказал Джемалу: «Идиот! Ты всех нас подвел. Если уж ты додумался написать амулет, почему не учел, что ворота поменяют?!»
Джемал оставалось только молчать, потому что на эти справедливые слова ему нечего было ответить.
А сейчас вот тот же самый Мемо хочет его убить, посылает свистящие над головой ракеты, стреляет по находящимся рядом товарищам, взрывает их минами, покушается на жизнь Джемала.
Он вздрагивал, когда дождевая вода, просачиваясь за шиворот, стекала по спине, однако делать было нечего, надо было ждать, не шелохнувшись. Вши, от которых чесалось все тело, дождь, холод, боль, кашель, кровавый понос, грипп; даже с сорокоградусной температурой они должны были и днем, и ночью оставаться в открытом поле под пробирающем до мозга костей дождем. Никаких уважительных причин не могло быть.
Джемал пытался представить себе свое село, отца, мать, дядю, сестер, Дёне, Марьям. Воображая, как женщины в доме заваривают чай и отец, дядя пьют, засунув за щеку по куску сахара, он старался почувствовать внутреннее тепло, однако не выходило. Словно и не было никакой довоенной жизни, будто он родился в этих горах. Ничего не осталось у него памяти кроме приходящей в ночных снах, совсем не показывающей лица, занимающейся с ним любовью Чистой Невесты да заклятого врага Мемо. Свой дом, родных он представить себе не мог, а вот все, что связано с Мемо, до мельчайших подробностей, он не мог выкинуть из памяти. Он помнил все детали: худое, со впалыми щеками смуглое лицо, тонкие усики, то, как во время улыбки рот Мемо скашивается направо, его спокойные, но напряженные движения. Иногда, конечно, перед его глазами вставал и отец, он иногда даже словно слышал его голос, но чаще всего тот появлялся, чтобы дать наставление и предостеречь от греха. Его отец был не одномоментным наставником, он держал под контролем все происходящее.
Под утро Джемал почувствовал в группе какую-то напряженность: не видя друг друга в темноте, они остро реагировали на все на слух, они слушали ночь. Они старались услышать звук шагов тех, кто по рации называл себя «властелинами тьмы и гор». Джемал мог даже слышать то, как капитан старается не дышать, однако ничего другого не слышал. Почему-то прямо из мокрой каши тающего снега можно было различить один звук. Это были похожие на «Буль, буль» странные, слабые, едва различимые звуки.
Они даже не были особо уверены в том, что слышали что-то, но осторожно, без единого шороха, взяли оружие наизготовку. Сердце Джемала колотилось уже то то, что в груди, а во всем теле. Чуть позже, они начнут прицельный огонь, запуская осветительные ракеты, они будут освещать воздух, а пулеметы в их руках будут изрыгать смерть.
Так и случилось. Когда они приблизились настолько, что звук достиг очень высокого уровня, в кромешной темноте капитан отдал приказ открыть огонь. Оглушительный грохот расколол ночную тьму, огонь велся вслепую. Несмотря на запущенные в небо осветительные ракеты, они ничего не могли увидеть. В какой-то момент они ощутили, что в плотной тьме никого нет и огонь ведется впустую, но еще какое-то время продолжали стрелять. Однако этот беспредметный огонь надо было заканчивать. Может, и в самом деле напротив никого нет, а может все погибли, или, отступив, сбежали. За горами начал заниматься новый день, и они осветились красноватым светом, а у них не было иного выхода, кроме как дождаться рассвета. Они ждали. Напрягая зрение, смотрели вперед, пытаясь хоть что-то разглядеть. Дождь прекратился. После оглушительного грохота в ущелье наступила странная тишина, пугающая человека еще больше.
Засиявший из-за гор алый свет зари больно ударил по уставшим и покрасневшим глазам, которые он так и не сомкнул за всю ночь. Джемал посмотрел на ярко красную линию, которая очертила кромку горы, а когда с правой стороны увидел светящуюся и непривычно большую звезду, ему стало не по себе. Вокруг светало и не было ничего странного или сверхъестественного. Долина была беззвучна и бездвижна. Крепло ощущение того, что ночью они вели огонь впустую, это уже было второе утро без сна, и их одолевала зевота. Капитан пребывал в сомнениях. Если они вели огонь впустую, то он может стать посмешищем в глазах солдат. Подождали еще полчаса.
Из-за вершины горы вдруг появилось солнце.
Капитан поднялся с земли, выпрямился, огляделся вокруг, сказал хриплым голосом: «Никого не видать», и был сражен наповал. Это были его последние слова, пуля вонзилась ему в горло. Хлестала кровь, Джемал никогда не видел, чтобы из человека вытекло столько крови. Солдаты кричали: «Командир, командир!», они сообщили по рации о том, что капитан убит, и вдруг Джемал увидел блеск в скале. На какой-то момент загоревшись, он будто погас, однако в это мгновение стало ясно, что капитан был сражен затаившимся в скале снайпером. В тот же момент у них в руках загрохотало оружие, кидались гранаты, по скале велся огонь из пулемета, сначала со стороны скалы по ним тоже были сделаны один-два выстрела, но потом все стихло. Джемал надеялся, что уж на этот раз его заставили окончательно замолчать. Никто бы не смог выстоять против такого огня.
Через некоторое они подползли к скале, бросили еще несколько гранат, и только уверившись в том, что опасность миновала, пошли вперед. За скалой лежало то, что когда-то было человеком. Он был разорван на части, с раздробленной и обгорелой головой, однако Джемал понял, что это был не Мемо, и почувствовал, как изнутри прорывается смех, от чего сам смутился. Он с трудом сдержался. Подумал: «В самом деле, нервы расшатались».
Потом они нашли еще двоих, погибших во время ночной схватки. Мемо среди них не было. Наверное, ему удалось сбежать во время ночного наступления, и те, кто был ранен, тоже могли спрятаться в горах. Подумав о Мемо, у Джемала вырвалось: «Осёл Мемо, тупица Мемо, лиса Мемо!» Потом, выпрямившись во весь рост, рассказывая товарищам про «Игры разума!» и демонстрируя, как все случилось, он начал хохотать. И над долиной, в которой раньше не было слышно даже шепота, эхо стало разносить звуки хохота. Товарищи с изумлением смотрели на него.
Сержант подошел и дал ему пощечину, потом еще и еще одну. У него уже слезы лились из глаз, а он все не мог остановиться и хохотал. Кое-как он сумел прийти в себя и замолчать.
Они потеряли капитана, а потом обнаружилось, что Джемал и Селахеттин оба были ранены в ногу, к тому же срок их военной службы подошел к концу. Из-за того, что Джемал совсем не использовал увольнительные, ему было разрешено демобилизоваться на 45 дней раньше. А Селахеттина сперва положат в госпиталь, а потом демобилизуют. Так или иначе, эти безжалостные, полные страха дни подошли к концу.
Только на следующей недели, еще до того, как он попрощался с товарищами по погранзаставе, случилось нечто, растрогавшее Джемала до глубины души: то, чего он не забудет всю свою жизнь. На погранзаставу прибыл новый лейтенант: восторженный и неопытный командир. Поэтому, ближе под вечер, увидев идущего по направлению к заставе по горе человека, он без всякого колебания отдал приказ открыть огонь. Да хоть бы и умерший капитан, по-другому бы не смог поступить, ничего нельзя было сделать. В спускающихся сумерках, идущий в тени гор мог представлять опасность для заставы. Да и никто, кроме боевиков РПК не бродил по этим горам. Был открыт огонь, и силуэт человека опустился на землю.
Потом они пришли посмотреть на труп, и увидели, что это был маленький ребенок. Бедняга выпасал нескольких овец и коз. Как только Джемал увидел изрешеченного пулями ребенка, сразу вспомнил пару смотрящих на него с благодарностью черных глаз в выселенной деревне. Кто знает, как сильно будет ждать парализованный дед под своей саманной крышей внука, который не вернется никогда.
«Я размягчаюсь», — подумал про себя Джемал. Может, оттого, что закончилась служба и, ликования, что спасся от Мемо, но смерть ребенка расстроила его, и он почувствовал, как стало биться сердце.
На самом деле, месяцы, проведенные в этих горах, ожесточают человека и помогают его стойкими к людским слабостям. Это все равно что, надев тесные ботинки, в течение первых дней натереть ноги, а потом уже привыкнуть к огрубевшим мозолям и словно ничего не чувствовать, и солдаты точно также адаптировались к жестокой, грубой, суровой и бесчувственной жизни.